Пустите, Рая, мне ж под вами тесно,
И не давите на мене своим лобком.
Мне это всё уже неинтересно,
Я с вами в жизни больше незнаком.

А за стеной играет пианист,
Все говорят - он виртуозный онанист.
Играть он музыку Чайковского горазд,
Так почему же он тогда не педераст?

Пустите, Рая, у меня же печень,
И не тошните на меня вы табаком.
Вы ж видите, любить вас просто нечем,
Да и вообще я с вами больше не знаком.

А за стеной, которая правей,
Играет громко пианист "азохен вей",
Играть он музыку Чайковского горазд,
И, как Чайковский, он местами педераст.

Пустите, Рая, дайте снять кальсоны
И в тохас вставить свежую свечу.
Не думайте, что вы так невесомы,
Чтоб вы так жили, как я вас хочу!

А за стеной всё играет пианист,
Он ни на что вообще не годный онанист.
Играть Чайковского он вовсе не горазд,
Да и вообще не пианист, а педераст.

Пустите, Рая, мне так неуютно
Дышать, простите, в ваш упитанный пупок.
Ещё позвольте намекнуть мне вам попутно,
Чтоб вы убрали свой божественный лобок.

Мне не сыграть, как за стеною пианист,
Хоть я не пидор и совсем не онанист.
Вам подыграть немножко был бы рад,
Но холостым, боюсь, окажется заряд.

Пустите, Рая, я зову милиционера,
Кончайте ж на мене давить лобком.
И что ж у вас за [...] манера
Всё тошнить на человека табаком?

А за стеной всё играет виртуоз,
У Райки снова начинается невроз,
А губы шепчут пианисту комплимент,
Ей очень нравится под аккомпанемент.

Мне бы выпить и пожрать бы, денег нету, но шалишь!
К Саре я пойду на свадьбу чтобы кушать рыбу "Fish".
Будет горькая наливка - это точно, как часы,
Будет сладкая подливка и не будет колбасы!

Только олухи грузины увлекаются овцой,
Все жиды на именинах объедаются мацой.
До утра не утихает флейта, скрипка, барабан,
Пляшет твист толстуха Хая, а Мойша писает в чулан.

Крутит жирным задом Фрида, пляшет Лазарь-дурачок,
Все поддавшие аиды затевают бардачок,
Уволок Наум плутовку, видит с ней четвёртый сон,
Пьют евреи поллитровку на четырнадцать персон.

Спит на блюде лысый Хаим, мочит в соусе свой нос,
Все вокруг кричат "Лыхайм!" и целуются взасос.
Молча съев тарелку супа и заблеявши козлом,
Пьяный Мендель вдруг нащупал ногу Двойры под столом.

Все твердят - Какие вещи! Хи-хи-хи да ха-ха-ха,
Двойру щупал бакалейщик, он знакомый жениха.
Двойра в ожиданьи пухнет, не дождётся темноты,
Говорит: "Пойдём на кухню, я отдамся у плиты!"

Чтобы пьянку кончить разом и евреев притурнуть,
Хайм успел написать в вазу и её перевернуть!
Я плетусь домой, как студень, в небе - ни одной звезды.
Ох, весёлые ж, [...], люди эти самые жиды!
(с)